Дорогой надежды [= Дорога надежды ] - Анн Голон

Вальденсы очень ревниво относились к французскому языку, гордились своим французским происхождением и, постоянно находясь среди враждебного окружения, вели замкнутый образ жизни.

Подумав, Анжелика решила, что лучше всего было бы разместить их в лагере Шамплена, где уже имеется английская колония и есть беглецы из Новой Англии. Привыкнув слышать вокруг себя английскую речь, они, быть может, почувствуют себя увереннее, тем более что там не будет ни колокольного звона, ни ненавистных им «папистов».

Колеи улыбнулся. Именно это он и ожидал от нее услышать. Новоприбывшим было необходимо создать подходящие условия и помочь им обрести новый modus vivendi, пережить временные трудности, всегда сопряженные с переселением в новые, необжитые края. Губернатор начал писать записку Габриелю Берну.

Входя в канцелярию, Анжелика почувствовала, что произошли какие-то непривычные для нее изменения, и стала искать их глазами. При графе де Пейраке помещение служило залом заседаний Совета, здесь же иногда устраивали торжественные трапезы; но это было давно, когда граф только начинал обживать этот берег. Теперь комната, где когда-то лицом к лицу столкнулись двое сильных мужчин, превратилась в канцелярию и приемную губернатора; здесь же вершилось правосудие. И только когда она увидела, как Колен Патюрель окунает перо в чернильницу и переписывает лежащий перед ним список с именами колонистов, Анжелика поняла, что так удивило ее и чего она никогда бы не смогла даже предположить.

— Колен!.. — воскликнула она. — Ты научился читать!.. Да ты и писать теперь умеешь?

— Да, я этому выучился, — ответил тот, не отрываясь от своего занятия; его слова прозвучали гордо и простодушно. Анжелика поняла, что ее удивление приятно ему польстило. — Негоже губернатору ничего не понимать в ворохах бумаг, во всех этих соглашениях, просьбах, жалобах, контрактах, что во множестве приносят ему с просьбой заверить и подписать! Пастор Бокер был терпелив и обучил меня этой премудрости. Оказалось, что моя башка еще на что-то годится. До сих пор мне не было особой нужды знать грамоту. На корабле я был сам себе хозяин, а под рукой всегда был кто-нибудь — второй помощник, священник или хирург, кто занимался бумажками. Так что моему образованию я обязан именно Голдсборо. Разве мог бы я раньше найти себе учителей? В четырнадцать лет я отбыл юнгой из Гавр-де-Граса, и с той поры мне как-то было не до чтения. Где бы мог я найти время научиться читать, пристраститься к образованию: на каторге у Мулея Исмаила? бороздя моря и океаны на всех широтах? Здесь мне поначалу помогал молодой Марциал Берн, но работы становилось все больше, и теперь он работает у меня секретарем и разбирает бумаги. Скоро он уедет учиться, и тогда мне понадобится расторопный молодой человек, который смог бы его заменить.

Анжелика тотчас же подумала о Натаниэле де Рамбур. Подобное занятие вполне бы ему подошло. Она тут же объяснила Колену, что между юным благородным изгнанником и Севериной Берн возникла обоюдная симпатия. Поэтому Рамбур должен быть рад возможности остаться в поселке и поближе познакомиться с девушкой.

Неожиданно на пороге появилась высокая худая фигура, она, словно тень, проскользнула внутрь. Но это был не Натаниэль, а всего лишь негр Сирики, слуга Маниголей.

Он, словно величайшее сокровище, прижимал к груди большой сверток. Похоже, это была та самая штука тонкого сукна малинового цвета, которую Анжелика и граф де Пейрак привезли ему в подарок из своего путешествия, чтобы тот сшил себе новую ливрею. Ибо негр давно страдал от того, что не мог, как того требовал этикет, переодеваться перед обедом, выходя прислуживать своим господам, а его единственная ливрея, в которой он покинул Ла-Рошель, уже истерлась до ниток.

К сукну прилагался золотой галун для обшивки обшлагов и воротника, и тонкий батистовый шарф шириной в ладонь, на концах богато изукрашенный кружевами.

Шарф пышным бантом уже был повязан вокруг шеи. Анжелика посоветовала Сирики обратиться за помощью к дочерям ирландской акушерки, которые были весьма искусными швеями.

Однако было видно, что он пришел к губернатору Патюрелю вовсе не затем, чтобы выразить свою благодарность Анжелике.

Негр сел на кончик стула, держа сверток на коленях. Его взгляд беспокойно скользил по лицам присутствующих, но тем не менее он сидел прямо, с видом, преисполненным собственного достоинства. Во всем, что касалось величия и изысканных манер, в Голдсборо ему не было равных.

— Говорите, мой дорогой Сирики, — подбодрила его Анжелика, — вы же знаете, с каким удовольствием мы всегда вас слушаем, и рады выполнить любую вашу просьбу.

Снрики кивнул головой. Он не сомневался в их благорасположении. Однако он еще довольно долго сглатывал слюну и поправлял свое жабо, прежде чем наконец отважился заговорить.

Анжелика знала, что он всегда начинает издалека и, разумеется, с самых ничтожных мелочей, которые, несомненно, волновали его не меньше, чем основное дело.

Сначала он заговорил о своем юном хозяине, Иеремии Маниголь, которому уже исполнилось одиннадцать лет. Родители мечтали отправить его учиться в Новую Англию, в Гарвардский колледж. Затем он прозрачно намекнул, что ему вовсе не безразлично положение трехлетнего отрока Шарля-Анри, удаленного от очага Маниголей, ибо он, Сирики, вправе считать себя его приемным дедушкой, потому что он, можно сказать, воспитал его мать, малышку Женни, равно как и других детей Маниголей.

Подобный поворот событий внушил ему желание — он опустил глаза, собирая все свое мужество, прежде чем сделать подобное признание, — обеспечить продолжение и своего рода, и желание это мучит его, бедного раба, уже давно. Теперь же он увидел возможность воплотить ее, высмотрев среди пассажиров, высадившихся с «Радуги», высокую негритянку, купленную господином де Пейраком в Род-Айленде.

Внутренний голос настойчиво шептал ему: «Она одной с тобой крови. Вы родились в одном краю».

Негр широко раскрытыми глазами уставился на Колена Патюреля:

— Я заметил, как ты разговаривал с ней на ее языке.

— Да, это так. На этом языке разговаривали великая султанша Лейла, первая жена Мулея Исмаила, правителя Марокко, и евнух Осман Ферраджи. Оба родились где-то в районе Сахеля, Судана, Сомали, словом, в центре Африки, где на юге

— опушки джунглей, а на севере — пустыни. Там живут кочевники, разводящие диких буйволов, они все очень высокого роста.

— Кажется, вы правы. Впрочем, не уверен, — пробормотал Сирики. — Я слушал ваши слова, но они не пробудили во мне никаких воспоминаний. Я был совсем маленьким, когда с берегов Нила явились торговцы-арабы и похитили меня.

Переходя из рук в руки, я наконец попал в Ла-Рошель, откуда с другими рабами должен был быть отправлен в Вест-Индию. Там меня купил господин Маниголь. Из-за моего роста и худобы меня везде считали никчемным, ни к чему не пригодным. Амос Маниголь сжалился надо мной. Господь да благословит его.

Анжелика не удивилась, услышав, как «старый» Сирики говорит о себе, как о молодом рабе, купленном торговцем, который в свои пятьдесят лет выглядел гораздо моложе его. Но она уже заметила, что чернокожие, достигнув половой зрелости, быстро становились похожими на тридцатилетних, а к сорока годам волосы их уже бывали совершенно седыми.